Неточные совпадения
Вот уже полтора месяца, как я в крепости N;
Максим Максимыч ушел на охоту… я один;
сижу у окна; серые тучи закрыли горы до подошвы; солнце сквозь туман кажется желтым пятном. Холодно; ветер свищет и колеблет ставни… Скучно! Стану продолжать свой журнал, прерванный столькими странными событиями.
А
Максим Иванович
сидит, словно столбняк на него нашел. Архимандрит глядел-глядел.
И поехал
Максим Иванович того же дня ко вдове, в дом не вошел, а вызвал к воротам, сам на дрожках
сидит: «Вот что, говорит, честная вдова, хочу я твоему сыну чтобы истинным благодетелем быть и беспредельные милости ему оказать: беру его отселе к себе, в самый мой дом.
Там
сидела она, а с ней пока один только
Максимов, ужасно пораженный, ужасно струсивший и к ней прилепившийся, как бы ища около нее спасения.
Налево, сбоку от Мити, на месте, где
сидел в начале вечера
Максимов, уселся теперь прокурор, а по правую руку Мити, на месте, где была тогда Грушенька, расположился один румяный молодой человек, в каком-то охотничьем как бы пиджаке, и весьма поношенном, пред которым очутилась чернильница и бумага.
Мать твоя все пуговицы на кофте оборвала,
сидит растрепана, как после драки, рычит: «Уедем,
Максим!
Максим разговаривал со своим старым товарищем, молодые люди
сидели молча у открытых окон; в небольшом обществе господствовало то особенное тихое настроение, в глубине которого ощущается какая-то не для всех ясная, но всеми сознаваемая драма.
Девочка точно исполнила свое обещание и даже раньше, чем Петрусь мог на это рассчитывать. На следующий же день,
сидя в своей комнате за обычным уроком с
Максимом, он вдруг поднял голову, прислушался и сказал с оживлением...
Старик закурил свою трубку и внимательно посмотрел на Петра. Слепой
сидел неподвижно и, очевидно, жадно ловил слова
Максима. «Продолжать ли?» — подумал старик, но через минуту начал как-то задумчиво, будто невольно отдаваясь странному направлению своих мыслей...
— Ты думаешь? — спросил
Максим холодно и посмотрел в сторону Эвелины. Во взгляде старика мелькнуло сожаление и участие. Девушка
сидела серьезная и бледная.
Ставрученко-отец
сидел, свесив голову, и молчаливо скучал, но потом стал воодушевляться все больше и больше, поталкивая
Максима локтем, и шептал...
Версты полторы от места, где совершилось нападение на
Максима, толпы вооруженных людей
сидели вокруг винных бочек с выбитыми днами. Чарки и берестовые черпала ходили из рук в руки. Пылающие костры освещали резкие черты, всклокоченные бороды и разнообразные одежды. Были тут знакомые нам лица: и Андрюшка, и Васька, и рыжий песенник; но не было старого Коршуна. Часто поминали его разбойники, хлебая из черпал и осушая чарки.
Что ж,
Максим Григорьич, поверишь ли? как приехал на то урочище, вижу: в самом деле сосна, и на ней
сидит мой Адраган, точь-в-точь как говорил святой!
Ела она с некоторой поры, действительно, через меру: до того, что даже глаза остановятся, едва дышит, руки опустит плетями, да так и
сидит с минуту, пока не отойдёт, даже смотреть неприятно, и
Максим всё оговаривал её, а Шакиру стыдно, покраснеет весь, и уши — как раскалённые.
В течение первого дня он раза два подшутил над
Максимом, а вечером, в кухне, уже
сидел на корточках перед его сундуком, разбирал книжки и, небрежно швыряя их на пол, говорил...
Вслед за ним явились Цветаев и Галатская, а Кожемякин отошёл к столу и там увидел
Максима: парень
сидел на крыльце бани, пристально глядя в небо, где возвышалась колокольня монастыря, окутанная ветвями липы, а под нею кружились охотничьи белые голуби.
Кожемякин обернулся, держась за стол, — сзади него, за другим столом
сидели Вася с
Максимом, почти касаясь головами друг друга, и
Максим читал, как дьячок над покойником.
…Ночь. Лампа зачем-то поставлена на пол, и изо всех углов комнаты на её зелёное пятно, подобное зоркому глазу Тиунова, сердито и подстерегающе смотрит тёплая темнота, пропахнувшая нашатырём и квашеной капустой. Босый, без пояса, расстегнув ворот рубахи, на стуле в ногах кровати
сидит Максим, то наклоняя лохматую голову, то взмахивая ею.
Здесь живут обычные спутники моих охотничьих экскурсий — лесники Захар и
Максим. Но теперь, по-видимому, обоих нет дома, так как никто не выходит на лай громадной овчарки. Только старый дед, с лысою головой и седыми усами,
сидит на завалинке и ковыряет лапоть. Усы у деда болтаются чуть не до пояса, глаза глядят тускло, точно дед все вспоминает что-то и не может припомнить.
—
Максим! — говорил Коновалов,
сидя на полу. — Страшно! Пила… Сысойка. А потом Стенька… а? Какая судьба!.. Зубы-то как он выплюнул!.. а?
И
сидит теперь
Максим Алексеич в каменных палатах за железными дверями…
Максима Федоровича мы застали за очень приятным занятием… Красный от удовольствия и улыбающийся, он
сидел за своим зеленым столом и, как книгу, перелистывал толстую пачку сторублевых бумажек. По-видимому, на расположение его духа мог влиять вид даже чужих денег.
Лошади, коровы, овцы и ульи мало-помалу, друг за дружкой стали исчезать со двора, долги росли, жена становилась постылой… Все эти напасти, как говорил
Максим, произошли оттого, что у него злая, глупая жена, что бог прогневался на него и на жену… за больного казака. Он всё чаще и чаще напивался. Когда был пьян, то
сидел дома и шумел, а трезвый ходил по степи и ждал, не встретится ли ему казак…
«Так вот ты какая, шельма!» — подумал он и отправился в конюшню. В конюшне в это время Степан
сидел на скамье и лениво,
сидя, чистил бок стоящей перед ним лошади.
Максим не вошел в конюшню, а стал у двери.
К избе
Максима Журкина, шурша и шелестя по высохшей, пыльной траве, подкатила коляска, запряженная парой хорошеньких вятских лошадок. В коляске
сидели барыня Елена Егоровна Стрелкова и ее управляющий Феликс Адамович Ржевецкий. Управляющий ловко выскочил из коляски, подошел к избе и указательным пальцем постучал по стеклу. В избе замелькал огонек.
Против них
сидел старший сын
Максима — Семен, временноотпускной, с красным испитым лицом, длинным рябым носом и маслеными глазками.
Рядом с Семеном
сидел второй сын
Максима, Степан.
На лучшем месте, за ветром, на баклаге,
сидел взводный фейерверкер
Максимов и курил трубку. В позе, во взгляде и во всех движениях этого человека заметны были привычка повелевать и сознание собственного достоинства, не говоря уже о баклаге, на которой он
сидел, составляющией на привале эмблему власти, и крытом нанкой полушубке.
— Ума не приложу, батюшка
Максим Яковлевич, что за напасть такая стряслась над девушкой… Кажись, с месяц всего, как кровь с молоком была, красавица писаная, она и теперь краля кралей, но только все же и краски поубавились, и с тела немножко спала, а о веселье прежнем и помину нет,
сидит, в одно место смотрит, по целым часам не шелохнется, ни улыбки, не токмо смеху веселого девичьего, в светлице и не слыхать, оторопь даже берет…
И снова
сидит Максим Яковлевич в тяжелом раздумье.
Проводив гостя, долго еще
сидел Максим Ильич на одном месте в раздумье о семействе Трехвостова и его свадьбе.